Книга Сергея Сметанина «Имя вселенной»состоит из 5 частей: Лирика, Стихи для детей, Ироническое, Басни, Миниатюры. Несмотря на всеобъемлющую широту, на которую намекает название, нужна определённая смелость, чтобы заявить под одной обложкой столь разнообразные жанры, которые легко могут вступить в противоречие друг с другом. Лучшие авторы стремятся к единообразию, обычно их произведения подобраны по темам так, чтобы не было мешанины.

Посмотрим, как с этим справляется автор.

Первая часть книги посвящена преимущественно пейзажной и любовной лирике. Гражданское стихотворение «Югра», открывающее книгу и два следующих за ним произведения на социальную тему, кажется, только оттеняют ярко выраженный интерес автора к природе и чувству любви:

Не шевелится иней кудлатый,
И застывший на холоде лес —
Будто сборище гипсовых статуй
На фарфоровом фоне небес.

То бугром затвердевшая тропка,
То сухая, как шорох, лыжня,
Нас ведут неторопко и робко
Перепутьями зимнего дня.

Сердце женщины, её психологические особенности — вот то, что волнует Сергея Сметанина как лирика. Но вчитайтесь в отрывки из стихотворений «Народился новый месяц в ночь на пятницу...», «В Сургуте Бабье лето...», «Моя любовь»:

Не укрыться нам от холода, не спрятаться —
Видно, вышли на дорогу слишком поздно мы.

Слишком радужно сияют эти россыпи
Над осенней околесицей и сыростью,
А любовь с ее вселенскими запросами
Не опустится до жалости, да милости.

Как видите, любви здесь приданы космические характеристики. Об этом говорит эпитет «вселенские».

Пора любви и счастья —
Прекрасная пора.
Ты шепчешь: "Заждалась я!"
Целуешь, как вчера.
Летишь ко мне, как пчелка
На свой цветущий луг.
— Ах, если бы надолго!
Надолго, милый друг…

Тут сталкиваются любовь и время. «Надолго», то есть на долгий срок. «Пора любви» должна быть протяжённой во времени — вот основной мотив вещи.

И по заснеженному дворику ступая,
Под оком дремлющих во мгле снеговиков,
Букет признания несу тебе, родная,
Пусть он расскажет лепетанием лепестков:

— Моя любовь — самой природы непреклонность.
Ты сердце верное к иному не готовь.
Моя любовь — непреходящая влюблённость,
Такой бывает настоящая любовь.

И в этом отрывке за любовью стоит ни что другое как одухотворённая природа. Все три текста говорят, что самые личные, обычно насквозь пронизанные чувством авторского «Я» приметы, несут черты внешнего мира, черты объективизма.

Попробуем с этой точки зрения прочесть начало стихотворения «Югра», которое справедливо занимает первое место в сборнике как программное, ключевое:

Моя Югра

Моя Югра — забота и подруга.
Нет, не вчера узнали мы друг друга.
Ты — песнь моя. От самой колыбели
Я шел с тобой к своей высокой цели.

Твоя судьба — и нефть, и газ России.
Твои просторы — снежно-голубые.
И труд, и чувство счастья — вся награда!
Я помню все. Мне это было надо.

Но впереди не вижу я покоя.
Мой край одарен щедрою рукою —
В России треть богатств земного шара.
Как нам не ждать внезапного удара?

Мы видим, что природное начало, почти неощутимое в первой строфе, во второй выраженное намеком на зримые черты экономического («нефть, и газ России»), в третьей звучит уже как констатация вполне реальной сути: то, что Россия обладает великим богатством, является первопричиной всех ожидаемых страной потрясений.

Понимание автором естественных причин происходящего в жизни вовсе не делает его фаталистом и космополитом, наоборот, как можно увидеть из дальнейших произведений, гражданская тема находит в нем вполне искреннее сочувствие и отклик. Доказательством этого являются его стихотворения «История с телевидением», «Мир», «Улицей Маяковского», «Раньше я боялся смерти...».

А такие вещи, как «Гроза» — миниатюра с потрясающим своей неожиданностью антивоенным финалом, ностальгическое воспоминание о детстве «Журавли», пронизанная отрицанием стяжательства зарисовка «Эта осень, как взрыв, как пожар…» и другие окончательно убеждают в том, что Сергею Сметанину категорически чуждо преклонение перед жанровым пуризмом — чистотой жанровой формы в ущерб реализму:

Гроза

Ночью была гроза —
Молнии в три ряда.
Я закрывал глаза.
Слышал — текла вода.

Гром пробивал стекло,
И рассыпался звон.
В небе дышало Зло –
Черное, как гудрон.

Выдохлось наконец,
Спрятано в глубину.
Ночью кричал отец —
Видел во сне войну!

Эти позиции, на которые помогает выдвинуться критику сам автор, оказываются неколебимыми на протяжение всего развития тем и образов сборника. Практически каждым стихотворением Сметанина можно проиллюстрировать какой-либо элемент новизны, внесенный историей в поэтический взгляд века. Это и современный перевод древнегреческого крылатого рассуждения о фортуне: «Большинство человеческих дел состоит из шагов единичных…», это всепронизывающее, до предела циничное отношение к деньгам: «Желтеют листья на березе, как рубли…», это и эскалация страха, нагнетаемого СМИ: «Напряженье кругом, напряженье…», и его отрицание: «Раньше я боялся смерти…».

Насколько такая новизна не противоречит классическим установкам поэтики, можно увидеть по двум стихотворениям для детей. Как известно, для детей писать требуется так же, как и для взрослых, но ещё лучше. Стихотворения «Воспитанные дети» и «Имена» отвечают назначению художественной литературы для детей, они знакомят ребёнка с внутренним миром личности, нацелены на эмоциональную сферу, показывают не только представления, доступные ребёнку, но и позволяют ему как бы ощутить предмет стихотворения:

Имена

Пускай мы все похожие, но разница видна:
У всех ребят хорошие, простые имена.

Меня зовут Сережею, а Ванею тебя.
Так мама называет нас, целуя и любя.

И дедушка, и бабушка, подруги и друзья
Ни с кем меня не спутают. Поймут, что это — я!

Запас читательского доверия, обретённый Сметаниным в первой половине книги, позволяет ему адекватно использовать богатейшую иронию русского самосознания в большой подборке стихотворений, рассчитанных на народное чувство юмора.

Тематический диапазон автора очень широк: тут и насмешка над олигархами, и порицание безголового монархизма, и издёвка над рабочей аристократией, и стремительно теряющим самоуважение, загнанным в угол пролетариатом («Встреча», «Какая во взглядах царит пестрота...», «Штрейкбрехерская Варшавянка», «Операторские сны»); тут и несколько выпадов в сторону интеллигенции, озабоченной «вечной» проблемой приспособленчества и «правоверного» интеллектуального метания из крайности в крайность («Степенное приходит постепенно…», «Журналисты вокруг… Журналисты…», «На сургутской бирже труда…», «Жалость»).

Наконец, не чужда автору и самоирония:

Мой верный читатель, мой тихий скандал,
Мой ласковый благожелатель,
Как ты, я чудовищно много читал,
Как ты, не устал и не спятил.

Познавший всю глубину чувственных и мозговых противоречий статуса «богатого северянина», «местного» поэта, работяги самого рядового производственного разряда, по сути он — интеллигент до мозга костей, волею обстоятельств проживший полноценную рабочую жизнь, да ещё где — в условиях приближенных к Крайнему Северу! («Не русский я, наверно, нет...», «Благодарю, завистники мои...», «Непогода», «Тайна творчества», «Автопортрет», «Работа по плечу»).

Три басни («Два ножа», «Воробьиный рацион», «Пчела и Оса») на этом фоне воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Хотя, возможно, именно они да следующие за ними миниатюры-рубаи как раз и соответствовали бы понятию «чистота жанра». Но рубаи — жанр в русской поэзии переводной, следовательно, априори не соответствующий всем тонкостям и деталям восточного прихотливого оригинала. Хочется напоследок привести одно из этих четверостиший, ненавязчиво призывающее читателя к смелости и духовной активности, что кажется весьма актуальным в нашу эпоху:

* * *
Если счастье дается нам только в борьбе,
А несчастье велит покориться судьбе —
Выбирай! В этом мире твое назначенье
Разве может решиться само по себе?

Резюмируя вышеизложенное, можно сказать, что стихией книги «Имя вселенной» является реализм. Только находясь в русле реализма, Сметанин великолепно сочетает многоплановость и единообразие, отрицание чистоты жанра и лирическую определённость, гражданский пафос и разъедающую иронию, невинность открытого взгляда ребёнка и хитроватый прищур старого философа. Продуктивность реалистического метода здесь очевидна. Наверняка, то же самое скажет и самый широкий читатель, на которого рассчитана эта книга.

25.01.2011.
Кандидат филологических наук доцент
Н. И. Рябкова
г. Санкт-Петербург